Как Александр Агеев записывал альбом Башлачева "Время колокольчиков"

Где-то в конце зимы 1989 года меня пригласил концертный администратор Московской рок-лаборатории Саша Агеев и объявил:

- Мы договорились с фирмой «Мелодия», что они издадут пластинку с песнями Башлачева. Надо найти художника, который сделал бы обложку!

Тут у меня сомнений не было: обложку должен делать Дмитрий Щепин, талантливый мастер, главный художник рок-лабораторских изданий - журнала «СДВИГ» и газеты «СДВИГ-афиша».

За основу Щепин взял фотографию Башлачева, которую сделал фотограф Георгий Молитвин. Но он ее переснял и заново отпечатал очень контрастно, чтобы изображение стало похоже на рисунок мелом на школьной доске. Чтобы усилить эффект, он при фотопечати применил маску, с помощью которой убрал все лишние детали. Обложка получилась черно-белой, и Дима, поразмыслив, сделал СашБашу на картинке васильковые глаза. Таким было его восприятие песен Башлачева.

Когда мы принесли в рок-лабораторию дизайн-макет обложки, там все были в восторге. Понравилась обложка и на фирме «Мелодия».

Когда мы увиделись с Агеевым в следующий раз, я попросил рассказать историю этой записи. Я хотел опубликовать это интервью в ближайшем номере журнала «СДВИГ». Вот что рассказал Александр Агеев…

«Эта запись была сделана 25 января 1986 года. Но впервые я услышал Башлачева еще в 1984 году, когда его записали Игорь Васильев и Виктор Алисов, но тот оригинал в конце концов потерялся. Меня его песни так взволновали, что я решил найти этого человека. Весной 1985 года во время ленинградского рок-фестиваля я стоял у «Сайгона», как вдруг одна девушка закричала: «Башлачев! Башлачев! Иди к нам!» От толпы отделился невысокий парень и пошел на зов. Это, конечно, был он. Другого быть не могло. И я шагнул навстречу, чтобы познакомиться. Он оставил адрес и пообещал часто бывать в Москве.

Следующая встреча произошла осенью на одном из «домашних» концертов в квартире близ метро «Автозаводская». Квартира была бедной, горела одна единственная настольная лампа, и ничего звукозаписывающего не крутилось. А он пел настолько круто, что я понял: если мы это не запишем, то может случиться непоправимое. Мы уже тогда мучались с Высоцким, выискивая на разных старых, жуткого качества пленках по одной-две песни. Наши предки совершили непоправимую ошибку, не записывая Высоцкого всего и полностью.

После концерта я подошел к Башлачеву и предложил сделать запись. Башлачев к этому отнесся очень скептически. Он говорил, что запись не передает настроения. Но я продолжал его ломать. Окружающие дергали меня сзади: не надо, мол, давить. Но Башлачев сказал, что подумает и позвонит сам.

Он позвонил только в январе 1986 года и сказал, что пробудет в Москве несколько дней. Я начал готовиться. Обратился за помощью к Катамахину, звукорежиссеру «Машины времени», и тот выдал мне четыре микрофона и пульт.

Вообще та запись полна мистики. Мы договорились, что Башлачев приедет ко мне домой утром в субботу. Прошел час - его не было. Я подсел к окну и стал смотреть на улицу. Из соседнего подъезда вынесли две табуретки и поставили на них гроб. И тут появились Башлачев с девчонкой. У него в руках были цветы, он подошел к группе родственников, положил их, постоял, сняв шапку. Когда он вошел ко мне, то был очень веселый: «Там покойник! Это нам поможет!»

Я всех удалил на кухню, и мы начали работать. Мы договорились, что будем писать все песни. Но первое, что случилось, - сгорел пульт. Я позвонил знакомому звукорежиссеру Игорю Васильеву, он как раз писал Задерия и Терри, но оказалось, что пульт у него сегодня свободен. Мы договорились, что один мой приятель сейчас подъедет к нему за пультом на машине. От меня до Игоря и обратно ехать от силы полчаса. Башлачев пока разыгрывался, а я пытался чинить пульт. Но прошел час, а машина все не возвращалась. Лишь часа через полтора приятель позвонил и сообщил, что едва он выехал на Нагатинскую набережную, как у него отвалилось колесо.

Башлачев обламывался, девчонка ныла: не надо писать. И я снова стал давить, потому что чувствовал: нельзя отпускать, если не запишем сегодня, то никогда уже не запишем. Девчонка ушла. Он хотел уйти с ней, но я его удержал.

…Шел уже шестой час. В квартире никого. Башлачев попросил занавесить все окна. Полная темнота. Только огарок свечи, который давал небольшой круг света. Я сел как можно дальше и даже отгородился крышкой пульта. Башлачев должен был командовать «Поехали!», запись же я обрывал сам. Дубли он требовал стирать: «Нерожденное дитя!»

Записали несколько песен, и вдруг он говорит: «Ничего не получается...» - и просит разрешения позвонить в Новосибирск, где в больнице лежит его жена с больным ребенком.

«Конечно, можно, - ответил я. - Только вряд ли ее позовут к телефону». Но ее позвали, предупредив Башлачева, что ребенок умирает. Он как мог, успокаивал ее, говорил, что находится сейчас в Москве, рассказал, чем занимается.

«Хорошо, что мне дали поговорить, это мне поможет...»

И он стал петь. Двадцать четыре песни. Без перерыва. Восемь вещей с двумя-тремя дублями. Он командовал, потом сидел с минуту молча, собирался. И пел. «Ванюшу» записали с первого раза. «Лучше я не смогу», - сказал Башлачев. Он минут десять ходил по комнате, прежде чем начал петь. Ошибся - очень жалко - в песне «Верка, Надька, Любка», но не захотел ее переписывать.

Мы закончили в одиннадцать вечера. «Я больше не могу», - сказал Башлачев. Мы не записали «Вахтера» и еще шуточные песни, потому что у него было не то настроение. Я включил свет и увидел, что все пальцы на его правой руке стерты в кровь и вся гитара в крови. «Слишком много играл в последнее время», - улыбнулся Башлачев.

Все эти песни были написаны с 1984 по 1986 год. Башлачев объяснял, что каждому человеку отпущена определенная доля творчества, которую он получает в течение всей жизни по чуть-чуть. Но если человек захочет и очень попросит, то ему это будет выдано сразу. «Я попросил», - говорил он, не указывая, однако, у кого и как. Но в последующие годы он написал, может быть, песни три, а вернее, какие-то обрывки и наброски, которые жена смогла найти. И он их никогда не исполнял.

На этой записи много брака: завывания, стучит микрофон, звенят колокольчики, висевшие у него на груди. Башлачев требовал, чтобы все было, как на концерте».

Предчувствия Александра Агеева, к сожалению, подтвердились: два года спустя, в феврале 1988-го Башлачев погиб.

«Я чувствовал, что делаю правильно, давя на него, чувствовал, что если перенесем запись, то этого уже не будет никогда...»

Запись, сделанная Александром Агеевым, послужила основой для первой и в то же время посмертной пластинки Башлачева, вышедшей на фирме «Мелодия» в 1989 году. А это интервью было опубликовано в журнале "Давай Давай!", затем - в моих книгах "Повседневная жизнь российского рок-музыканта" ("Молодая гвардия", 2003) и "Легенды советского рока" (АСТ, 2017).

Башлачев – Время колокольчиков –

Долго шли зноем и морозами,
Все снесли и остались вольными,
Жрали снег с кашею березовой
И росли вровень с колокольнями.

Если плач – не жалели соли мы.
Если пир – сахарного пряника.
Звонари черными мозолями
Рвали нерв медного динамика.

Но с каждым днем времена меняются,
Купола растеряли золото,
Звонари по миру слоняются,
Колокола сбиты и расколоты.

Что ж теперь ходим круг да около
На своем поле как подпольщики?
Если нам не отлили колокол,
Значит, здесь время колокольчиков.

Ты звени, сердце, под рубашкою.
Второпях врассыпную вороны.
Эй! Выводи коренных с пристяжкою
И рванем на четыре стороны.

Но сколько лет лошади не кованы,
Ни одно колесо не мазано.
Плетки нет. Седла разворованы.
И давно все узлы развязаны.

А на дожде все дороги радугой!
Быть беде. Нынче нам до смеха ли?
Но если есть колокольчик под дугой,
Так, значит, все. Заряжай, поехали!

Загремим, засвистим, защелкаем,
Проберет до костей,до кончиков.
Эй, братва! Чуете печенками
Грозный смех русских колокольчиков?

Век жуем матюги с молитвами.
Век живем, хоть шары нам выколи.
Спим да пьем сутками и литрами.
И не поем. Петь уже отвыкли.

Долго ждем. Все ходили грязные,
От того сделались похожие,
А под дождем оказались разные.
Большинство-то честные, хорошие.

И пусть разбит батюшка Царь-колокол,
Мы пришли с черными гитарами.
Ведь биг-бит, блюз и рок-н-ролл
Околдовали нас первыми ударами.

И в груди искры электричества.
Шапки в снег – рваните звонче-ка.
Рок-н-ролл – славное язычество.
Я люблю время колокольчиков.