Пингвин

Я что–то не пойму! И что тут такого, необычного?! Для не догадавшихся, объясняю: ехал цирк, из одного города в другой переезжали – гастроли, называется. Остановились по принципу: мальчики налево, девочки направо, в лесу остановились. Скорее всего, дело было не в том, чтобы на свежем воздухе по малой нужде сбегать, а в чём–то другом. В чём – правду говорю: не знаю. Если что, сами придумайте. Так вот, покуда они налево–направо ходили, или ещё там что–то, один пингвин, клетку забыли закрыть, дверцу–то открыл, спрыгнул и, хоть не торопясь, природа телосложения не позволяет быстро бегать, зато, бодро и уверенно в лес и ушлёпал.


***


Если говорить на языке так любимом начальниками всех уровней и мастей: тут надо понимать! А если по–нашему, по–простецкий: да нехрен тут понимать! Ведь цирк, это своем не тот цирк в который мы, заплатив деньги, приходим под видом почтенной публики. Одно дело сидеть и гыгыкать, наблюдая за тем, как на арене, люди над собой и над зверями издеваются. И совсем другое дело, когда ты в этом цирке мало того, что работаешь, ты в нём ещё и живёшь.

Вообще–то жить в цирке можно. А что, накормить, накормят. Опять же, клетка тебе предоставлена, иногда даже персональная – живи да радуйся. Ну, что там ещё? Да, за здоровьем твоим следят, потому как нужен ты. Потому как, кроме тебя, больше некому на арене фокусы показывать. Другие в цирке проживающие? На то они и другие, что свои, другие фокусы показывают. А всё вместе это называется цирковой программой на потеху и для удовольствия почтенной публики. А всё потому, что публика, потому и почтенная, что деньги заплатила, а значит, имеет полное право удовольствие за это получить.

Но вообще–то, оно везде так происходит. Вот и жизнь цирковая, тоже состоит как бы из двух половинок: приятной и неприятной. О приятной только что написал. Если кто не понял, глаза чуть вверх поднимите, и перечитайте заново. В том–то и дело, что есть в цирковой жизни половинка, которая аж до зубной боли неприятная. Вроде бы ничего такого, и если ты в цирке проживаешь, то она, половинка эта, тебе по силам, иначе выперли бы к едреней матери. Так что, не ленись, старайся и всё будет путём. Но половинка эта, неприятная, заключается в том, что тебя заставляют делать то, чего ты просто–напросто Природой–матушкой делать не предназначен – вот в чём дело. Оно конечно, за харчи, да за жилое помещение, ну и какая разница, что помещение это – клетка? Жить можно, а значит, не вякай. Но ещё хуже того, что делать приходится, для чего ты не предназначенный, потому что, если не будешь делать, говорю же, выпрут к едреней матери, а там, куда выпрут, ты очень даже простенько и скоренько с голода подохнешь.


***


Нет, это не Пингвин так думал, хоть и оказался на свободе, и шлёпал по опавшей листве. Это я сижу тут и его дурака жалею. А что?! Слушайте, а ведь правда. Один в один получается – тварь неразумная, хоть и птица.

Дело в том, что попал Пингвин в цирк в очень даже молодом возрасте – любопытство, это он так думал, а на самом деле, глупость, а скорее всего, всё вместе, помогли. Уж если родился ты пингвином, то живи и радуйся, что пингвином родился, а не каким–то там кальмаром. Антарктида, холодно, пальмы не растут? А нахрена тебе пальмы? Что ты с ними будешь делать? Жрать, что ли? Уж коли родился ты пингвином, предстоят тебе просторы океанские и ловля рыбы с кальмаром с утра до вечера. И нет над тобой никакого ни начальства, ни дрессировщика, только волны океанские, да ветер солёный. Вообще–то есть один гад – морской леопард, называется. Но он у берега живёт, потому что знает, сволочь, когда пингвин в открытом океане и свободен на все четыре стороны – хрен ты его поймаешь! А когда у берега, ну, обязательствами связан, тогда, очень даже возможно.

Вот и получается, была Пингвину уготована и предопределена, точно также, как и его предкам, и сородичам, жизнь посреди океана великого и снежных пустынь необъятных. Но, да все мы такие, всегда хочется чего–нибудь новенького, потому что, то, что есть, по нескольку раз на дню умудряется надоедать. Вот и Пингвин, ведомый жаждой нового, эту штуку ещё любопытством называют, отправился на поиски этого самого, нового, а значит, интересного.

А тут, глядь, как по заказу, люди появились (Пингвин потом уже узнал, что они людьми называются), добрые такие, приветливые. Угостили Пингвина рыбкой, а тот, да какой дурак от рыбы откажется, принял угощение… Открыл глаза: темно вокруг, запахи какие–то чужие, незнакомое, и гудит что–то. Причём гудит не так, как гудят, вернее, шумят океанские волны, а постоянно. Пингвин подумал, что это ему приснилось, что он спит, а когда проснётся, снова у себя дома, на берегу океана окажется. Так продолжалось довольно–таки долго: Пингвин спал, просыпался, думая, что продолжает спать; приходили люди и кормили его рыбой, ну и так далее. Да, чуть не забыл: помещён бы Пингвин в клетку, выбраться из которой, никак. Ну а потом был цирк и всё, что с ним связано. А ещё потом: автомобиль и незакрытая клетка…


***


Сейчас же, Пингвин, переваливаясь из стороны в сторону, походка у него такая, шёл среди каких–то непонятных столбов и ещё какой–то ерунды. Он не знал, как это всё называется, но зато точно знал, когда он пройдёт через всё это, то выйдет на берег океана. А за океаном будет его родина, та самая холодная и снежная земля, которую люди называют Антарктида.

Пингвин не знал, сколько ему предстоит идти, да он особо и не переживал по этому поводу – шёл себе и шёл. Он знал одно – закончатся эти непонятные, лохматые столбы и он увидит океан. А дальше всё очень просто: прыг, и поплыл, а плавать Пингвин умел, не извольте сомневаться как.

Единственное, что не давало ему покоя – очень хотелось есть. Вообще–то, Пингвину хотелось есть всегда, сколько он себя помнил. Но, с тех пор, как он попал в цирк, есть ему хотелось ещё больше. Если раньше, до цирка, было как: хорошо постарался, наловил рыбы – хорошо поел. В цирке же, старайся ты, не старайся, всё одно, количество рыбы, определённой тебе на пропитание, неизменно.

Не знаю, думал–ли о чём–нибудь Пингвин или не думал, а просто шёл к океану, только был он самым наглым образом остановлен неизвестно кем, очень похожим на собаку, только другого цвета.

– Ты кто?! – спросило оно.

– Я, Пингвин. – слегка удивившись встрече ответил Пингвин. – А ты кто, собака?

– Какая такая собака?! – обиделось оно. – Думай, что говоришь! Я собак этих терпеть не могу! Лиса, я! Слыхал?!

– Нет, не слыхал. У нас таких нету.

– Где это у вас?

– В цирке…

– Где–где?!

– В цирке. Ну, как бы тебе это сказать. – принялся объяснять Пингвин. – Это место такое, где люди и звери всякие перед другими людьми кривляются. Понимаешь?

– А зачем кривляются?

– Потому что люди, те, перед которыми кривляются, они деньги заплатили.

– Кому заплатили?

– Тем, кто кривляется.

– И тебе?

– Нет. Мне деньги не платили. Мне только рыбу давали.

– А что такое деньги?

– Не знаю. Я их ни разу не видел.

– А лисы в твоём этом цирке есть? Ну, такие, как я?

– Нет, нету. Ни разу не видел.

– Это хорошо. – сказала Лиса. Видно было, с удовольствием сказала. – А волки есть?

– Кто?

– Ну такие же, как и собаки, только побольше и серого цвета. Есть?

– Нет, нету. Тоже ни разу не видел.

– Это плохо. Плохой твой цирк. – высказала Лиса своё, как она считала, самое авторитетное мнение в Лесу.


***


– Слушай, Лиса, а где у вас тут можно чего–нибудь поесть? – Пингвин с тоской посмотрел на Лису, уж очень кушать хотелось.

– С пропитанием у нас сложно. Тут уж каждый сам за себя, понимать должен. Бывает, дело до драки доходит. Так что, нечем мне тебя угостить, не взыщи.

– Что? И даже рыбы нет? – ясно дело, Пингвин привык, что рыба, хоть и мало её, есть всегда.

– Вот рыбы–то как раз навалом. – почему–то грустно ответила Лиса.

– Как это, навалом? – не понял Пингвин.

– Ну, много. Какой ты непонятливый. – на этот раз удивлялась Лиса, или придуривалась, кто её знает. – Только рыба, она в озере, нырять за рыбкой нужно, а желающих нету. В смысле, рыбки откушать желающих хоть отбавляй, а нырять за ней – ни одного. Я давеча Бобра попросила рыбки поймать. Говорю ему, мол, один хрен целый день в воде сидишь, налови рыбки, а я тебе за это каким нибудь добром отплачу. А он, сволочь, зубы свои кривые выставил, это он так улыбается, смотрит на меня, глазёнки наглые – сволочь, одним словом.

Дабы не возводить лишнюю напраслину на Бобра – пояснение требуется. Нет, сволочь он конечно же первостатейная, а в Лесу все, кого не возьми, сволочи. Так что Бобёр, если и сволочь, то не сволочнее других. Но, если все, в Лесу проживающие, сволочи, первостатейные и второстатейные, то Лиса – такая сволочь, что ни под какую классификацию не подпадает! Исключительная и редкостная сволочь – Лиса, вот что я вам скажу! Да что там, не только все жители лесные, но и сам Лес, с полным на то правом могут даже гордиться, что в нём и рядом с ними проживает такая редкостная сволочь, как Лиса.

– Покажи! – оживился Пингвин.

– А тебе зачем? – непонятливая какая–то Лиса, вернее, необразованная и тёмная, про пингвинов ничего не знает.

– Говорю же, есть хочется. – вздохнул Пингвин. – В цирке знаешь как? Поесть конечно дадут, но досыта не накормят, постоянно есть хочется. А в озере том, тем более, ты говоришь, что её много, я хоть наемся вволю. – и, немного подумав Пингвин добавил. – Ну и тебя угощу, разумеется.

– А ты что, рыбу умеешь ловить? – недоверчиво спросила Лиса.

– Умею. – соответственно своей фигуре важно кивнул Пингвин. – А что её ловить?

– И воды не боишься? – боясь спугнуть нежданно свалившееся ей под ноги счастье, осторожно спросила Лиса.

– А что её бояться?

– Ну как же, мокрая!

– Ну и что?!

– Золотой ты мой! Перламутровый ты мой! – Лиса аж заплясала от радости. Такого, даже она, при всех её сволочизме и наглости, не ожидала. – Пойдём, пойдём скорее, драгоценный ты мой!

– Какой, какой? – слово какое–то непонятное.

– Хороший! – не стала расшифровывать Лиса. – Тебе–то какая разница? Пойдём скорее, там оно. – Лиса показала куда–то в сторону. – Ой, что же ты так медленно ходишь? Быстрее можешь?

– Не могу. – честно признался Пингвин. – Мы, пингвины, быстро ходить не предназначены. Мы быстро плавать предназначены.

Лиса аж заплясала вокруг Пингвина, до того ей не терпелось поскорее рыбкой полакомиться, и, от досады на то, что это, непонятно что, еле–еле ходит: «Ну за что мне такое наказание? – неизвестно кому жаловалась она».


***


Николай Ефимович, среди народа и в Лесу – просто Ефимыч, любил свою работу не за важность служебного положения. Да какая там, ети её мать важность?! Недоделков с топорами, ружьями, да мангалами гонять?! И не за зарплату. Уж что, что, а зарплата лесника – издевательство и то, солиднее выглядит. Он любил свою работу за то, что любил Лес. Очень любил и, бывало найдёт стих на душу, даже сожалел, что родился человеком, а не зверем лесным. Сколько же простора и свободы в Лесу – красотища!

«И что народ за города эти уцепился? – иногда размышляя на темы жизненного бытия, искренне не понимал он. – Что там хорошего? Сплошные железяки, в виде машин, и каменюки, в виде домов, вот и вся прелесть. То ли дело в Лесу! Вышел из дома раненько–раненько, только без пива с водкой, и без магналов, отмахал километров десять – вот она где красота! Такое увидишь, ни один телевизор не покажет, ни за какие деньги. Только не спеши и не торопись. Лес и красота лесная, они торопыг не любят, обижаются, потому свои красоты им и не показывают. Это как женщина...»

Но увы, додумать, чем женщина похожа на лес и на лесные красоты у Ефимыча не получилось. Почитай, нос в нос, на него пёрли: Лиса и, Пингвин?! Ефимыч был лесником опытным и не робкого десятка – многое за свою лесническую службу повидал, но чтобы встретить на лесной тропинке пингвина – это перебор, первый раз такое с Ефимычем. Но, поскольку профессия лесника пугливых и впечатлительных не очень привечает, Ефимыч нисколько не растерялся, даже внутри себя, а строгим, подобающим лесничему тоном, подал команду:

– А ну! Стоять!

Полуэкзотическая парочка послушно остановилась. А попробовали бы они не остановиться! Да без разницы, что Лиса бегает быстро, от Ефимыча не убежишь! Где угодно найдёт, а уж тогда, никакие оправдания не спасут – так всыплет, во век не забудешь. Дело в том, что Ефимыча не сколько удивило присутствие в Лесу Пингвина, сколько то, что пребывал он в компании с Лисой. Она и в одиночестве вытворяет – диву даёшься, а уж если Пингвина где–то нашла – следопытка, ети её…, даже страшно представить, что она учудить может!

– И куда это мы собрались, да ещё такой компанией?! – строго спросил Ефимыч.

– Ты не бойся. Это Ефимыч, лесник здешний. – прошептала Пингвину Лиса. – Вообще–то он добрый, только строгий очень. – и тут же. – Мы, Ефимыч, ничего, не безобразничаем. Вот, знакомца встретила, экскурсию провожу, красоты наши показываю.

– А если не врать? – строго спросил Ефимыч.

– Лиса сказала, озеро у вас тут есть… – Пингвин поспешил объяснить Ефимычу настоящую причину прогулки, потому как где–то там, внутри закопанным чувством, опасался, что Лиса сейчас такого наговорит, что никакого озера он не увидит, а кушать хочется.

– Ну есть озеро. Ну и что? – не меня строгости интонации опять спросил Ефимыч. – А зачем оно вам?

– Лиса сказала, рыбы в нём много, кушать хочется. – опередил с ответом Лису Пингвин.

– Да, есть такое дело. – задумчиво сказал Ефимыч. У него только что созрел вопрос: «А что этот пингвин делает в лесу? Вернее, как он сюда попал?» – Ты–то, как сюда попал? – спросил Пингвина.

– Сбежал.

– Откуда сбежал? Из Антарктиды, что ли? – усмехнулся Ефимыч.

– Нет. – грустно вздохнул Пингвин. – Из Антарктиды не сбегают. Я из цирка сбежал.

– Понятно. – задумчиво произнёс Ефимыч, потому что и правда, задумался.

Нет, вы не подумайте, Ефимыч вовсе не собирался возвращать Пингвина в цирк. Он вообще считал и был уверен, что цирки, точно также, как и зоопарки – сплошное издевательство над дикими и не дикими зверями. Была б его воля, Ефимыч всех этих начальников, организаторов и владельцев цирков с зоопарками, самих бы по клеткам порассаживал и на улице выставил. Пусть народ бы посмотрел на этих, даже слова неприличного для них жалко… А они, пусть бы посидели, да подумали... Нет, вряд–ли они бы думали. Не знаю, чтобы они делали.

Сейчас Ефимыч думал, чтобы такое ему предпринять, чтобы Пингвин этот не погиб в условиях для него не предназначенных? Оставлять его в Лесу, да ещё в компании с Лисой – для него верная погибель. Домой взять? Придётся. Ефимыч так для себя и решил: возьмёт Пингвина пока к себе домой, пусть поживёт. Сам же тем временем, позвонит, переговорит с кем надо, чтобы Пингвина на его родину, в Антарктиду, переправить. Есть у него хорошие знакомые, а у тех знакомых, тоже есть знакомые. Так что, в конце концов, человек, способный доставить Пингвина в Антарктиду, отыщется.

– Вот что, – это Ефимыч Пингвину. – у меня пока поживёшь. Не обещаю конечно, но постараюсь тебя на родину, в Антарктиду, переправить.

С трудом верится, но, рассказывали так, Пингвин аж прослезился в знак благодарности и тут же пообещал Ефимычу переловить всю рыбу в озере и ему подарить. Да, кстати, Лиса, которой слова не давали сказать, осталась очень недовольная обещанием Пингвина.

– Не нужна мне рыба в таком количестве. – охладил благодарственный пыл Пингвина Ефимыч. – Мне, того что есть, хватает. Кстати, есть у меня дома рыбка, так что, поешь. А завтра, мы с тобой на мотоцикле к озеру поедем, далеко оно. Эта, – Ефимыч кивнул на Лису. – ей бы рыбки поесть… Шпана, одним словом!

– Почему сразу шпана?! – обиженно засопела Лиса.

– Потому что! – не стал разъяснять Ефимыыч. – Ладно, не обижайся. Приходи завтра к озеру, знаешь куда. И тебе рыбки достанется. Мы не жадные, правда? – и подмигнул Пингвину.


***


Вот ведь удивительные чудеса! В Лесу деревьев полным–полно, а слышно даже лучше, чем в чистом поле. Почему так?

Голоса двоих, громко разговаривающих, к Лесу непривычных, это Ефимыч сразу определил, услышали отчётливо и сразу.

– Метров триста. – сказал Ефимыч.

– Да. Приблизительно так. – подтвердила Лиса.

– Вот что, – прежним, строгим тоном, сказал Ефимыч. – спрячьтесь–ка в кустах. Чужие люди идут. Незачем им вас видеть.

Лиса впереди, Пингвин за ней, скрылись в ближайших кустах, а Ефимыч, ну чтобы столбом не стоять, присел на поваленное дерево и закурил – перекур себе устроил, получается.

В нескольких метрах от того места, где перекуривал Ефимыч, тропинка делала поворот. Вот из–за этого поворота и появились два мужика, а может парня – обоим лет по тридцать. Судя по громкому дыханию – одышка называется, в Лесу они были не частными гостями, да и наверняка курили, как те паровозы. Шли довольно–таки быстро, и видно было, искали что–то. Завидев Ефимыча, обрадовались, видно было, и к нему:

– Мужик! Ты здесь пингвина не видел?

– Ребят, закусывать не пробовали? Говорят, помогает. – спросил Ефимыч и усмехнулся.